Борис Херсонский, одесский писатель, религиозный мыслитель, в ряду верующих учёных-креацианистов занимает особое место.
Он не астроном и не физик-ядерщик, он психиатр, потомственный психоневролог, человек энциклопедических знаний. Он устремляет свой взор не в межзвёздные дали и не в глубины материи, он досконально знает человеческий мозг. Среди его идентичностей: патриот, диссидент, христианин, творческий и креативный в своих религиозных чувствах, пишущий интересную рождественскую поэзию и библейские пересказы. Собственно, широкой публике он известен именно этим своим творчеством.
Интервью с ним взяла киевская журналистка Лана Самохвалова.
— Борис Григорьевич, в Рождественские дни хотелось бы сначала спросить о ваших отношениях с Богом. Вы врач в третьем поколении, родом из Одессы и атеистической эпохи. Когда и как вы поняли, что Бог существует?
— Наверное, на такой вопрос надо отвечать откровенно. Я это понял рано, ещё учась в школе. Но это понимание носило характер отвержения. Я совершенно не принимал эволюционную теорию в том виде, в каком она преподавалась в школе и в институте, и в том виде, в каком она и сейчас преподаётся в некоторых западных вузах. Это когда показывают осьминога, меняющего окрас, и говорится, что у осьминога было достаточно времени, чтобы выработать эту способность. То есть за миллионы лет осьминог этому просто научился. Это (если говорить в терминологии эволюционных теорий) такой психоламаркизм, согласно которому – источником эволюции животных и растительных организмов являются их сознательные волевые акты. Я ничего не имею против Ламарка (Ламарк первый биолог, который в 18 веке попытался создать теорию эволюции живого мира, позже названную «ламаркизм» — ред.). Но, как научное мировоззрение, я этого принять не могу. Понимание того, что эволюционная теория в том виде, в каком её нам преподавали, – это примитивное и совершенно невозможное учение, сложилось рано. Моё увлечение генетикой, которое у меня было в последних классах средней школы, оно тоже носило протестный оппозиционный характер, потому что я хорошо знал, как расправились с генетикой в последние годы правления Сталина.
И также у меня было отторжение так называемого научного атеизма. То есть, раз большевики говорят, что Бога нет, то значит – Бог есть. Это негативная, протестная часть моего обращения. И параллельно в мои руки попала Библия, Евангелие, и я был поражён красотой и значимостью этих текстов. Но в какой-то момент я сказал себе: «Это ведь, наверное, очень хорошо как литература, это хорошо как сказка». Но потом я вдруг понял, что это совсем не сказка. Помните, как булгаковский Воланд сказал: «Имейте в виду, что Иисус существовал». Только мне это не говорил Воланд, а мне это сказало Евангелие, потому что некоторые подробности в этом тексте показывали мне, что речь не идёт о мифах или вымысле. Ну, вот представьте себе – конец Евангелия от Иоанна. Тогда Иисус отвечает на вопрос Петра «Господи, а он что?». Христос отвечает: «Если я хочу, чтобы он пребыл, пока я приду, что тебе до того. Ты следуй за мной. И пронеслось это слово между братьями, что ученик сей не умрёт». Если это миф, для чего эта дискуссия, для чего вспоминания о словах Христа? Почему слова о смерти апостола Иоанна, скажем, опровергаются? И я вдруг понял, что, очевидно, это либо пишет стареющий Иоанн, который понимает, что он умрёт, либо это уже пишет редактор. Есть такая версия, что финал Евангелия от Иоанна писали уже после смерти Иоанна. И таким образом нужно как-то согласовать эти слова Христа с настоящей судьбой Иоанна Богослова.
Есть ещё такая вещь, но это уже психиатрическая история частично. Если вы знаете, есть такая психиатрическая теория воскресения Христа, что на самом деле видения воскресшего Спасителя были иллюзиями или галлюцинациями. Бывают ли такие ложные узнавания или иллюзии? Конечно, бывают. Но что интересно, что в Евангелии ученики не сразу узнают Христа, что совершенно противоречит вот этой концепции.
И по Святому Писанию рассыпано множество деталей, которые с психологической точки зрения не являются вымыслом. Потому, что вымысел обычно хорошо согласован, там всё замечательно.
— С какой Церковью вы себя идентифицируете?
— Я крестился в православной церкви и до сих пор идентифицирую себя с православием. Сейчас я принадлежу к Православной церкви Украины. Хотя какие-то вещи мне сейчас сложнее понять, чем когда-то.
Но в то время приблизительно я познакомился с протестантским пастором, очень известным человеком – Сергеем Санниковым. Мы принадлежали к разным конфессиям, но сотрудничали, писали совместно статьи. Но это было всё при глубоком совке. И он рассказывал, что читал Евангелие, работая истопником, как те немногие диссидентствующие люди в то время. Поскольку из других мест его просто выгнали или арестовали бы. А рабочего человека как-то и арестовывать не очень удобно, согласно той идеологии. И вот он говорит, что, читая Евангелие, вдруг подумал, что если всё это правда – что я делаю на этой Земле? Почти те же слова пришли тогда в мою ещё совсем не седую голову. Мне было, наверное, лет восемнадцать.
— Это фантастика.
— Ничего фантастического. К этому шли таким путём в то время довольно много людей. То есть, это было такое подпольное религиозное возрождение именно в условиях подавления. Я хочу сказать, что у меня никогда не было проблем с церковью гонимой. А вот с церковью торжествующей и воинствующей некоторые проблемы возникли. Поэтому я честно должен сказать, что я не уверен в том, что я бы так активно воцерковился, если бы приходил к вере сегодня. Но тогда это было настолько естественно и настолько горячо, что жара тех лет хватает и поныне.
— У вас бывали ситуации, когда в вашем медицинском или жизненном опыте вы явно чувствовали руку Бога? Вы могли бы этим поделиться?
— Я могу поделиться вот чем: верующие люди, которые заболевают психически, могут десятилетиями жить в этом мире, не попадая в психиатрические больницы, рассматривая свою симптоматику, в том числе вербальные галлюцинации или бредовые идеи, в духовном аспекте как испытания, которые им посылает Господь. Нескольких таких людей я знаю поныне.
Один из них, который даже закончил духовную академию, хотя и болел всю жизнь, никогда в больнице не был. Его уже нет на белом свете, к сожалению. Но вот этот человек, который, будучи больным, имевший расстройства и галлюцинации, и он прожил жизнь в мире так, как прожил практически здоровый человек. Какое-то время он был заведующим монастырской библиотекой. Он был этнический еврей, так же как и я, но с очень такой типичной еврейской внешностью. И он не хотел рукополагаться, поскольку никому не хотел быть соблазном.
— Он подумал, что это может быть соблазном, потому что в советское время были сильны антисемитские настроения?
— Конечно.
— Возвращаясь к людям с психическими расстройствами. Они жили церковной жизнью и даже обходились без медикаментозной терапии?
— Конечно. Был у меня ещё один такой знакомый Михаил Потапов. Он был дьякон и художник. Вот он расписал монастырскую церковь в то время, тогда она была ещё маленькой. Это был Успенский мужской монастырь (тогда Одесская епархия РПЦ, сейчас – УПЦ МП). Сегодня огромный собор там построен. И монахи были страшно недовольны, что он там «понасажал жидов», как говорил мне Потапов.
— В смысле «понасажал жидов»?
— То есть, он рисовал апостолов такими, какими они внешне могли быть.
— Конечно, они могли быть еврейской внешности. Ну, очевидно, – смеюсь, – это и возмутило монахов? И смех, и грех.
— Понимаете, ведь даже апостол Андрей, который водрузил крест на Днепровских холмах, – несомненно, славянской внешностью не обладал.
— Так странно: семинария – и вдруг антисемитизм.
— Понимаете, в чём дело. Сколько раз я слышал: я ненавижу евреев, потому что они распяли моего Бога. Вот это такая формулировка – от жены одного из священников, который служил там же, в Успенском соборе, и которого уже давно, к сожалению, нет на белом свете. Тот человек, о котором я рассказываю, он по причине национальности предпочёл скромную работу библиотекаря монастырского, от чего мне была большая польза, потому что мне приносил книги. И первую свою полную Библию я получил из его рук, потом эта Библия перешла в руки отца, когда мне получилось найти другую. Кстати, мои родители конечно не были верующими. Не были ни иудеями, ни христианами, но они были очень толерантными. И здесь никаких проблем у меня в связи с этим не было.
И ещё был такой эпизод. У моей первой учительницы была дочка. Дочка была переводчицей. И не просто переводчицей, как я полагаю, она ещё была и агентом, потому что сопровождала иностранные делегации. И она, стоя на клиросе с какой-то иностранной делегацией, заметила меня в церкви. Пришла к родителям, чтобы меня как бы призвали к порядку. И было сказано, что если я этим увлёкся, то это лучше, чем что-нибудь другое. Вот с такой формулировкой она от нас ушла.
— Обычно верующим учёным я всегда задаю этот вопрос. Как учёный мирится с Писанием? Есть шесть дней творения Бога и 14 миллиардов лет «работы природы»? Как вы решили для себя этот вопрос?
— Здесь я, наверное, недостаточно ортодоксален. Я говорю о том, что 6 дней творения и 7-й день отдыха – это метафора, которая позволяла людям ещё в древние времена понять и принять это учение. Если бы Библия была написана с прямым упоминанием Большого взрыва, разбегания галактик и всего остального, красного смещения, элементарных частиц, эта книга бы повисла в воздухе. Её бы никто не прочёл.
А Бог говорит с людьми на понятном им языке. Иногда это язык землетрясений, эпидемий. Тоже понятный язык. Но если это Слово Божье, то оно должно быть понятно людям и должно быть ими принято. Бог стал Человеком в том числе и для того, чтобы люди могли понять его волю. То есть, Бог не умничает, Бог говорит с нами так, как мы можем понять. А понять мы можем, я убеждён, совсем немного.
— В ваших рождественских стихах очень много любви и импровизации. Как вы их писали? Зимой, летом? По прочтении Евангелия? В благодарность за что-то?
— Вы знаете, первое мое стихотворение я никогда не вывешивал, никогда не читал. Я его считал слабым и очень прямолинейным. Поскольку я разбирал архив и его нашёл, я всё-таки решил его вывесить в ФБ. Это было ещё в глубоком совке. Стихотворение – сновидение. Содержание его: сопоставление рождественской звезды и звёзд Кремля. Смысл стиха был, что эта звезда должна вспыхнуть, чтобы померкли звёзды Кремля. Эта мысль могла прийти только в диссидентскую еврейскую голову. Стихотворение прямое очень. Кстати, я свои стихи не помню, как правило, наизусть. Это при том, что я знаю: наверное, я могу читать 10 часов подряд чужие стихи наизусть. А вот для своих в моей памяти, наверное, места не осталось.
Мощным источником веры для меня была религиозная поэзия, кстати – 18-го века. Я очень любил оды Ломоносова. «Хвалу Всевышнему Владыке» мы с нашей компанией пели на мотив Интернационала.
— Вы неслабо хулиганили, не боялись тюрьмы?
— Я как-то был в двух шагах от тюрьмы. Но это было гораздо позже, в 1982 году. В юные годы, в нашей компании доносчиков не было, а если кто-то был завербован, он уходил из компании. Потом мне в этом признавался и говорил: ничего не говори мне такого в присутствии другого человека, а вдруг он тоже стукач и донесёт, что я не донёс.
Если говорить о моем обращении к вере, то мощным стимулом всегда была музыка.
Мне было 18 лет, когда купил ГДР-овскую пластинку, где известный «Фоманер хор» пел рождественскую песню. Это и поныне очень любимая мною пластинка. В ГДР с религией было свободнее, и даже можно было выпустить такую пластинку. Я помню, что первые «Страсти по Матфею», которые у меня появились, мне прислал друг из Америки. Никак иначе получить и услышать эту музыку было невозможно. «Всенощную» Рахманинова издали ничтожным тиражом. Она была у профессора консерватории, сына моего покойного и моего крёстного отца. А Георгий Николаевич был сыном моего крёстного отца, профессором консерватории. И он устроил коллективное прослушивание в консерватории для избранных «Всенощной» Рахманинова. История с подпольным прослушиванием официальной пластинки показывает, как это тогда было. А некоторые слова вообще нельзя было произнести. Вот представим себе, поёт хор под руководством Минина. «Вокализ Рахманинова». Это на самом деле «Тебе поём» из литургии, но без слов. И некоторые слова хор заменяет повторами. В «Ныне отпущаеши» вместо Израиля повторялся «людей твоих», поскольку слово Израиля было абсолютно невозможно в те годы. Или Иван Козловский, тенор, блестящий гениальный певец, любитель украинской народной песни, – он был верующим человеком. Он пел в церкви, хотя у него висел по-моему орден Ленина на пиджаке, вот с этим орденом он в церковном хоре и пел. В конце сороковых годов Козловский записал целую программу рождественских колядок. И вот идёт концерт Козловского и объявляют номер: «Самый древний кант: «Ты есть таков», после чего выходит Козловский и поёт «Исполаете Деспота». Это чтоб не сказать, что «Многая лет тебе, Владыка».
— Вы не сказали, когда вы писали рождественские стихи, но я поняла – в разное время.
— Конечно. Некоторые написаны летом, некоторые написаны зимой, но всё-таки чаще я их пишу в так называемый рождественский сезон. Рождественским сезоном я называю время от одного Рождества до другого Рождества.
— С 25-го по 7-е?
— С Григорианского календаря, Юлианского – это ладошки, между которыми можно праздновать Рождество. В одном из моих стихотворений было написано так, что Христос родился всегда и он был везде распят.
— «Син – і в яслах, і на хресті, й на престолі – завжди». – Это и строки вашей книги, и песнопения Страстной субботы.
— Совершенно верно.
— Многие учёные прошлого, да и Римский клуб сегодня видит будущее планеты во взаимодействии науки и религии. Удастся ли нашей секуляризированной планете с этим справиться?
— Видите ли, в чём дело, у нас пока даже это не началось по-настоящему: взаимодействие веры и науки, в том числе в вопросах помощи планете. И я боюсь, что это тот случай, когда пока гром не грянет, мужик не перекрестится. То есть, только тогда, когда мы столкнёмся с реальной катастрофой, мы начнем выбирать стратегии. А вообще, спасение планеты – это о времени, а не о вечности, потому что Солнце неизбежно превратится в белого карлика, как мы знаем, и вся вода испарится на Земле, то есть – апокалипсис конечно неизбежен, и только с научной точки зрения он будет проходить иначе.
— Вы пишете поэзию и на русском, и на украинском. Где вы выучили мову? Что, в одесской школе можно было так хорошо выучить украинский?
— Я учил язык ещё в школе, но Одесса – это русскоязычный город, и хоть это позор, и в Одессе на украинский язык смотрели как на что-то второго сорта, я бы сказал. К тому же нам преподавали его на не лучших литературных образцах, которые и сейчас помню: «Всіх панів до дної ями, буржуїв за буржуями будем-будем бить». Это ж Тычина. Но меня чуть-чуть пристрастил к украинскому языку мой учитель украинского языка (это был 8 класс) с таким интересным именем-отчеством – Владимир Ильич. Он был видный мужчина, всегда ходил в вышиванке, с такими волосами седыми, зачёсанными назад, очень справедливый. Когда-то я смеялся, читая стихотворение Тычины – «Песня трактористки», не мог без смеха это читать, и он мне поставил тройку. Я ему говорю в перерыве: я же выучил наизусть. А он в ответ: вы издевались над этим стихотворением. А я говорю: а это плохой стих и Тычина плохой поэт. Я в то время был в 8 классе, это был 1965 год. И вот он мне говорит так: Тычина – хороший поэт был, но его искалечили большевики, сначала ему было больно, а потом ему понравилось, вот тогда он и умер… Вот эти слова, как бы для ученика 8 класса, да ещё еврейской национальности, в то время – это была фантастика. Потом он мне принёс «Солнечные кларнеты», я начал читать эти стихи (он мне дал их, по-моему, на неделю, но я прочёл раньше, уже на следующий урок принёс). И мне очень понравилось. Единственное, что я в то время плохо знал античную поэзию и что такое строфа и антистрофа, вот эта структура, которую использовал Тычина, была мне непонятна. И мне Владимир Ильич это объяснил, и сказал, что вообще это очень близко к поэзии французского романтизма, о которой я тоже тогда представления не имел, хотя поэзией увлекался очень давно.
— Каким было ваше самое памятное Рождество?
— Пока был жив мой крёстный отец Николай Георгиевич Вирановский, мы широко праздновали. Он был регент Одесского митрополичьего хора, духовный композитор, необычайно светлый человек, очень эмоциональный. (Его, кстати, очень любили в своё время и патриарх Филарет, и ныне покойный Блаженнейший Владимир). Ему принадлежат самые разные церковные произведения, которые и по сегодняшний день звучат в храмах.
У него дома это были великолепные праздники: после всенощной рождественской – традиционный рождественский стол, свят-вечир, все пели колядки. Я знал их много, но сейчас кое-что забыл. Не так давно я просто сел к своему маленькому электрооргану «Ямаха» и начал вспоминать то, что я помнил, и вспомнил много колядок наших, да и не наших.
Мой крёстный говорил, что разницы между атеистом и верующим нет. Потому что нет верующего, который бы не сомневался, не страдал, и нет атеиста, который бы в глубине души не верил.