…Стайка подростков шла от Привоза к Куликову полю. Проходя мимо железнодорожного вокзала, они увидели своего одноклассника. Тот сидел и бойко чистил сапоги румынским офицерам.
— Яшка — поц! — зло бросила одна из одноклассниц чистильщика сапог.
Яшка ухмыльнулся, стукнул щеткой по ящику, румын переставил сапог. С бывшим комсомольским активистом на улице Нежинской никто по другому не разговаривал. Его презирали ребята и жалели одесские мамы. Он каждый день ходил чистить сапоги румынским оккупантам. И это после того, как румынские нацисты заставили центр Одессы виселицами.
С одной стороны, Яшку огорчал этот бойкот. С другой стороны, внештатному сотруднику НКВД Якову Гордиенко это молчаливое презрение помогало. Румыны его знали и махали рукой, когда он бежал в запретную зону чистить новому домнуле сапоги.
Заодно считал вагоны, отмечал график движения патрулей — обычная работа разведки того времени. ночами же призраки из катакомб давали жабам копоти.
Яшка был горячим босяком. Спокойный и хладнокровный днем, он рвался на ночные операции. ему хотелось мстить, мстить за Одессу, мстить за моряков, которых вели по Люстдорфской дороге — они шли голые, окровавленные, пели «Варяга», прикладами их сбивали с ног, но они вставали и шли. Шли к артиллерийским складам, где их будут скидывать в ямы и жечь живьем.
Видимо, с тех пор огонь стал символом сопротивляющейся Одессы. Будь это 2 мая 2014 или 19 октября 1941 года. Как только Одесса забыла о сорок первом, случился четырнадцатый. И дело не в количестве жертв.
Несмотря на категорический запрет капитана НКВД Молодцова-Бадаева, Яшка Гордиенко все же ввязывался в бои. То поучаствует в подрыве железнодорожного полотна, то сожжет машину. Однажды он зарежет румынского часового. Говорят, что он еще умудрился поставить на нож шпика сигуранцы. Увы, но действия партизан, а особенно городских партизан в условиях оккупации — недоказуемы в принципе. Не мог же документировать свои действия чистильщик сапог? А если спалишься?
Увы, но Яшка спалился. Не по своей вине.
В Одессу приехал сотрудник румынской сигуранцы Николау Аргир. Это было его ненастоящее имя. Настоящее имя — Николай Галушко. Бывший сотрудник деникинской контрразведки. Хороший сотрудник. Он мог проканать за своего и на Молдаванке, и на Фонтане. Он умел. Он был одесситом. Именно он расколол и перевербовал Антона Федоровича. И предатель Федорович сдал всех.
Тем не менее, деникинец совершил одну ошибку. В одном из взятых партизан он не узнал своего противника — бывшего красного разведчика в деникинской армии. После очередного допроса этот безымянный герой сумел передать на волю платок, на котором написал кровью «Петр Бойко пре…» Петр Бойко — это оперативный псевдоним Антона Федоровича.
Этот платок, к сожалению, не спас партизан.
9 февраля 1942 года Яков Гордиенко был арестован.
Кололи его жестоко. Очень жестоко. Зажимание пальцев в дверном проеме — это так, мелочи.
Но он не предал Город. Он не сдал никого.
Когда его вели на расстрел, Яшка запел. Какую песню? Румыны об этом умолчали. Зато известно, что до расстрела Яша Гордиенко не дожил. За песню, за гордую одесскую улыбку, ему раскроили голову лопатой.
Сохранилось письмо, которое он успел передать домой перед казнью.
И шоб понимали те, кто не в Одессе:
— Турок = придурок
— Мамалыжник = румын
— Зашухерили = поймали.
— антон = провокатор.
27 июля 1942 г.
Дорогие родители!
Пишу вам последнюю свою записку. 27—VII— 42 г. исполнилось ровно месяц со дня зачтения приговора. Мой срок истекает, и я, может быть, не доживу до следующей передачи. Помилования я не жду. Эти турки отлично знают, что я из себя представляю (это благодаря провокаторам). На следствии я вел себя спокойно. Я отнекивался. Меня повели бить. Три раза водили и били на протяжении 4—5 часов. В половине четвертого кончили бить. За это время я три раза терял память и один раз представился, что потерял сознание. Били резиной, опутанной тонкой проволокой. Грабовой палкой длиной метра полтора. По жилам на руках железной палочкой… После этого избиения остались следы шрамов на ногах и повыше. После этого избиения я стал плохо слышать на уши.
Кто вообще был в моей группе, те гуляют на воле. Никакие пытки не вырвали их фамилий. Я водил ребят на дело. Я собирал сведения. Я собирался взорвать дом, где были немцы (рядом с д. Красной Армии, новый дом). Но мне помешал старик. Эта собака меня боялась. Он знал, что у меня не дрогнет рука, поднятая на провокатора. От моей руки уже погиб один провокатор. Жаль, что я не успел развернуться…
Я рассчитывал на побег. Но здесь пару дней тому назад уголовные собирались сделать побег, и их зашухерили. Они только нагадили. Сейчас нет возможности бежать, а времени осталось очень мало. Вы не унывайте. Саша Хорошенко поклялся мне, что, если будет на воле, он вас не оставит в беде. Можете быть уверены, что он будет на свободе. У него есть время, и он подберет нужный момент улизнуть из тюрьмы. Наше дело все равно победит. Советы этой зимой стряхнут с нашей земли немцев и «освободителей» —мамалыжников. За кровь партизан, расстрелянных турками, они ответят в тысячу раз больше. Мне только больно, что в такую минуту я не могу помочь моим друзьям по духу.
Достаньте мои документы. Они закопаны в сарае. Под первой доской от точила сантиметров 30—40. Там лежат фото моих друзей и подруг и мой комсомольский билет. В сигуранце у меня не вырвали, что я комсомолец. Там есть фото Вовки Ф., отнесите его на Лютеранский переулок, 7, Нине Георгиевне. Вы ей отнесите, и пусть она даст переснять, а фото заберите назад. Может быть, вы его когда-нибудь встретите. Там есть и мои письма. Есть там и коробочка. Можете ее вскрыть. Там мы клялись в вечной дружбе и солидарности друг другу. Но мы все очутились в разных концах. Я приговорен к расстрелу, Вова, Миша и Абраша эвакуировались. Эх! Славные были ребята! Может быть, кого-нибудь встретите.
Прощайте, дорогие. Пусть батька выздоравливает. Это я хочу. Прошу только не забыть про нас и отомстить провокаторам. Передайте привет Лене.
Целую вас всех крепко, крепко. Не падайте духом. Крепитесь. Привет всем родным. Победа будет за нами! 27.VII. 42 года.
Яша.
